Брайан Питер Джордж Сент-Джон ле Батист де ла Салль Ино. Житие Брайана

Шоу технологии - Персоналии

Брайан Питер Джордж Сент-Джон ле Батист де ла Салль Ино — более известный как просто Брайан Ино — композитор, мультиинструменталист, влиятельнейший саунд-продюсер последней трети XX века и основатель Фонда Долгого Сейчас — когда-то прожил в Петербурге полгода, а сейчас возвращается сюда в довольно неожиданном качестве: он будет аккомпанировать франко-алжирскойрок-звезде Рашиду Тахе на его концерте в Манеже кадетского корпуса.

Юрий Сапрыкин навестил Ино в его лондонском доме, где поносил на шее хозяйского кота, рассказал Брайану правду про Путина, узнал, как создается музыка, и даже принял в ее создании посильное участие. А также пересекся в гостинице с похмельным Тахой.

В 1997 году Брайан Ино с женой Антеей и двумя дочерьми неожиданно переехал на ПМЖ в Петербург — и немедленно стал своим. Ино общался с «Новыми композиторами» и Тимуром Новиковым, подружился с отцом «Там-Тама» Севой Гаккелем и матерью театра ЛЭМ Светой Петровой, писал музыку для праздников неоакадемистов и возил к себе в гости Брайана Ферри и Pet Shop Boys. По истечении полугода, в ноябре 1997-го, Ино открыл в Мраморном дворце видеоинсталляцию «Lightness» — и благополучно отбыл на родину.

Прошедшее совершенное

По телефону меня предупреждают о двух вещах: во-первых, улицу Пембридж Мьюз практически невозможно найти, во-вторых, Брайан Ино ненавидит давать интервью. Особенно о музыке. И вообще, он столько лет встречается с журналистами, что давно ответил на все мыслимые вопросы.

Перед тем как отправиться искать улицу Пембридж Мьюз, я обнаружил на его сайте статью из New Musical Express 1974 года под названием «Все, что вы предпочли бы не знать о Брайане Ино»: одетый в красное кимоно Ино принимает журналистку в своей лондонской квартире, все убранство которой состоит из ковра, двух подушек, свечей и винилового проигрывателя; демонстрирует безволосый живот, рассуждает о преимуществах мексиканской и японской порнографии перед американской, показывает коллекцию похабнейшего свойства игральных карт. Когда он внезапно начинает петь, в комнате появляется двухметровая негритянка, которая зажигает ему сигарету и, не проронив ни слова, исчезает. Журналистку, которая все это описала, звали Крисси Хайнд, в конце 70-х она станет солисткой The Pretenders.

Что сказать о жизни Ино? Что оказалась длинной. В 1974 году Ино был известен пристрастием к боа из перьев и макияжу кричащих цветов: так он выглядел, будучи клавишником группы Roxy Music. В 2005-м Ино известен как теоретик культуры, высочайшего класса продюсер, изобретатель как минимум одного музыкального жанра и нескольких фундаментальных идей, из-за которых поп-музыка стала такой, какая она есть. Ино одним из первых осознал, что главный инструмент в нынешней музыке — не гитара и не голос, а студия; и с помощью студийных ухищрений можно добиться на порядки более глубокого эффекта, чем даже самым искренним сочетанием слов и нот. Ино придумал музыку эмбиент: по апокрифической легенде, он лежал после аварии, не в состоянии включить проигрыватель, слушал, как за окном шумит дождь, — и вдруг понял, что музыка может стать чем-то вроде света или цвета, она не должна лезть в уши, она — не более чем часть обыденного жизненного фона. В каком-то смысле, Брайану Ино мы должны быть благодарны, когда садимся в такси, где работает радио «Динамит», — таксист воспринимает эту музыку именно как фон, как белый шум.

На самом деле, ему и вправду есть за что сказать спасибо. Ино на правах продюсера стал соавтором лучших пластинок Боуи, Talking Heads и U2. Ино альбомом «No New York» открыл ярчайший, но быстро угасший феномен нью-йоркской музыки no wave. Ино пытался продвигать на англосаксонском рынке группу «Звуки Му». В конце концов, Ино записал в 70-х несколько дивных сольных дисков с изломанными, болезненно-прекрасными песнями (не говоря уж о горах произведенного им эмбиента, тоже весьма недурного).

Пембридж Мьюз находится в момент, из-за двери слышится какое-то шевеление, поворачивается ключ. Прямо на меня, на уровне головы, смотрят два кошачьих глаза.

Настоящее простое

— Добрый день, — Ино протягивает руку. На шее у него сидит упитанный, холеный черный кот. Мы проходим внутрь; помимо ковра и свечей, тут есть еще много чего. Кругом разложены книги и развешаны картины, прямо у входа к стене прислонен бесхозный витраж. Из очевидных странностей, на первый взгляд, — только одинаковые серые бумбоксы, висящие в ряд под потолком, да белая доска, на которой маркером выведен очень подозрительный ряд названий: «House of Rising Sun», «California Dreaming», «All You Need is Love», и дальше в том же духе. Ино показывает, куда присесть, бежит ставить чайник — и, в общем, совершенно не производит впечатления человека, до смерти измученного журналистами. И на шее у него по-прежнему роскошный котяра.

— Как зовут кота?

— Кофе.

— Спасибо, мне чаю. А кота как зовут?

— Кота зовут Кофе. Он любит сидеть на шее. Сейчас привыкнет — и к вам на шею залезет.

Ино действительно заваривает какого-то редкостного японского чаю, а я собираюсь с духом, потому что, по-хорошему, надо преодолеть главное табу: поговорить о музыке и именно что в режиме интервью. Потому что в Россию Ино собирается ехать в качестве аккомпанирующего музыканта. Аккомпанировать он будет франко-алжирскойрок-звезде Рашиду Тахе. И я решительно не понимаю, зачем ему это надо.

— Однажды я был на Майорке, — Ино заходит издалека, — радио там ловило африканские станции. Я записал на кассету одну песню — и она меня ужасно зацепила. Я слушал ее много лет подряд, но понятия не имел, кто ее поет — и, поскольку она на арабском, к тому же не понимал ни слова. Там поется так: «Ха-ви-на!» И когда я впервые попал на концерт Рашида — они пели эту песню! Я был совершенно поражен! Я хочу спеть ее дуэтом на концертах в России — выходит, что мне придется выучить арабские слова.

— А вы все-таки какую роль в этом проекте играете? Продюсер, аранжировщик?

— Я просто один из музыкантов. Я знаете что буду делать? Пойдемте, покажу.

Ино срывается в соседнюю комнату. Там — синтезаторы, компьютеры, пульт и самое интригующее — бесконечные коробки с CD-болванками, надписанными фломастером. Что там может быть — бог весть. Барабаны для нового альбома U2, неизданные дуэты с Гарольдом Баддом, материал для нового сольника, на котором Ино, по слухам, снова будет петь — после 30 лет занятий инструментальной музыкой. Ино хватает одну из болванок и вставляет ее в компьютер со словами: «Сейчас мы выберем луп». На болванке оказывается барабанная партия, Ино отрезает от нее законченную ритмическую фигуру, запускает ее по кругу и склоняется над двумя коробочками: над одной он водит руками, по экрану другой стучит пальцем. Ритм от этого искривляется, становится похоже на сложновывернутый драм-н-бейсовый трек — только играется вживую и, на секундочку, руками Брайана Ино. Тут Ино отводит руки от коробочек и говорит: «А теперь, пожалуйста, вы».

Наверное, если бы Ульяна Лопаткина попросила меня покрутить перед ней фуэте или Владимир Кличко предложил побиться на кулачках — это не было б таким позором. Я пытаюсь повторить за Ино его приемчики — но пальцы бьют мимо и не попадают в ритм, вместо волшебной ритмической архитектоники выходит жалкое пуканье. По счастью, Ино приходит на помощь и принимается подстукивать в нужных местах, отчего трек приобретает худо-бедно пристойный вид.

«Почему Таха?» — снова пристаю я, когда мы отрываемся наконец от электронных барабанов. Вообще-то, Таха играет довольно прямолинейный рок, хоть и замешанный на арабских мотивах, — тот сорт музыки, от которого Ино должен был устать в еще большей степени, чем от визитов журналистов.

Настоящее совершенное простое

С Тахой я встречаюсь в отеле Thistle Kensington Palace. Точнее, сначала я встречаюсь с каким-то младшим менеджером — тот показывает график концертов Тахи: все расписано на год вперед. Для Петербурга и Москвы, говорит, едва нашли окошко. Потом выходит менеджер чином постарше, степенный и благородный, похожий на крестного отца из «Крестного отца». Извиняется: Таха, дескать, поздно лег и рано встал, поэтому он сегодня… э-э-э… не в форме.

Таха, как известно из пресс-релизов, — алжирец. Родился в самый разгар войны за независимость, младенцем был перевезен во Францию, работал поваром, посудомойкой и еще черт знает кем, основал этно-панковскую группу Carte de SОjour, а потом, уже сам по себе, стал интернациональной звездой world music. Что отнюдь не означает возвращение к корням: Таха берет алжирский вокальный стиль «раи» и окружает его танцевальным и/или роковым звучанием, стопроцентно знакомым для западного уха.

Таха выходит с бутылкой минералки в руке. Он одет в какой-то несусветный крокодилово-леопардовый плащ, под ним — спортивный костюм. Таха черняв и коренаст, на щеках щетина, глаза прикрыты черными очками. А через три часа у него концерт. Как говорит одна моя знакомая — ох, мамочки.

Я спрашиваю его про феномен world music — не считает ли он себя его частью? Таха говорит, что у него в кармане пакетик с орешками и сейчас он высыпет их на пол, чтобы показать мне дорогу вон отсюда. Я спрашиваю, что он хочет сказать своей музыкой. Таха говорит, что все равно никто не воспринимает музыку всерьез — считается, что музыкантам только и надо, что трахать блондинок с большими сиськами и нюхать кокаин; а что они там несут со сцены — это все ерунда, энтертейнмент. Я спрашиваю, ездил ли он в тур против Ле Пена. Таха говорит, что ездил, а толку? На такие концерты ходит мидл-класс, белые воротнички, а реальный боеспособный пролетариат смотрит дома «Фабрику звезд». Я спрашиваю: а что же тогда может влиять на ситуацию — если не музыка. Революция, говорит Таха. Но сейчас — извините, ему все-таки нужно прийти в себя.

Настоящее длящееся

— Рашид для меня — комплексный феномен, — продолжает Ино. Он смешивает арабский поп с западным стадионным роком. У него мощнейшее живое шоу — зал все время на ногах.

Несколькими часами позже мне приходится в этом убедиться. Таха играет в приличных размеров зале Shepherd’s Bush Empire. Народу — битком, все в диком восторге, орут и скачут до потолка — притом что само шоу в общем напоминает концерт Таркана в сопровождении группы «СерьГа». Вместо крокодилового плаща на Тахе — кожаные штаны. Он определенно пришел в себя.

— И кроме того, Рашид — политическая фигура, — говорит Ино. — Он верит, что музыка может оказывать влияние на людей. Это то, от чего большинство музыкантов на Западе давно отказались, — что музыка может быть революционной силой. Никто больше в это не верит.

— Ну и в России то же самое.

— В определенном смысле это правда. Музыка больше не является центром культурного диалога, каким была раньше. Может быть, в арабском мире она еще и играет эту роль — но определенно не на Западе. И знаете, куда сейчас, по-моему, переместился центр энергии, где происходят новые интересные вещи? Вы что-нибудь знаете об английской комедии?

Я сам себя чувствую персонажем английской комедии: откуда-то сзади, немало меня напугав, на шею мне вспрыгивает кот.

Будущее простое

— Это не комедия в традиционном смысле слова, — Ино выгоняет кота, — я вот ходил на днях на одно комедийное шоу: выходит парень, садится на стул и час говорит об одиночестве. Шуток там немного — примерно столько же, сколько за пять минут на американском ТВ. И если бы на афише было написано «Лекция по психологии» — вряд ли собралось бы много народу. Но там было написано «комедия».

Ино тащит меня к телевизору — смотреть DVD Криса Морриса, по выражению Ино, «лучшего из артистов, живущих сейчас на земле». Это старая телепрограмма Морриса — «Brass Eye», пародия на телевизионную аналитику. На экране серьезного вида женщины несут всякую чушь — то про эпидемию смертельной болезни, поразившую сибирские грибы, то про вертикальные фермы, где растения заставляют развиваться не вширь, а вверх, отчего страшно экономятся посевные площади. Ино рассказывает, что все это — настоящие телеведущие, Моррис нанял их как бы для работы в серьезной телепрограмме — потом они засыпали его судебными исками.

— В 60-е и 70-е, — говорит Ино, останавливая DVD, — музыка притягивала всех странных и талантливых людей из самых разных сфер. Вроде меня. Я не стал бы музыкантом сейчас, или в 40-х, или в 50-х. Но тогда весь мир следил за тем, что происходит в музыке. Что произошло в последние лет 10-15 лет — ту роль, которую играла в обществе музыка, заняла комедия. Люди смотрят комедийные шоу просто потому что это смешно — но комики, вместо того чтоб заниматься чистым развлечением, ставят над публикой психологические опыты или разоблачают методы современных медиа. Для меня это очень важно — мы живем в мире, где большинство информации мы получаем из медиа, а не из собственного опыта.

— Для музыки 60-70-х — даже самой революционной — медиа уж точно не были проблемой.

— Ну да: тогда было легко увидеть, где кончается пропаганда и начинается правда. Сейчас же медиа — в особенности ТВ — используются чрезвычайно изощренно, даже самый критически настроенный зритель не замечает, как это работает. Я спрашивал у Саши Липницкого — ну, вы знаете Сашу, из «Звуков Му», — каково было расти в России при Брежневе, когда вокруг было так много всяческой пропаганды. И он ответил: штука в том, что мы-то прекрасно понимали, что это пропаганда — а вы на Западе этого не видите. Он прав: наша пропаганда — куда более изощренная. Так вот: ценность комедии, которая анализирует, как устроены медиа, — в том, что она дает тебе знание. Музыка действовала иначе — музыка давала людям уверенность, что можно жить и чувствовать по-новому. Я могу быть хиппи, панком или еще кем-то — и это всегда означает целостную картину мира и способ жить в нем. Поп-музыка никогда, в общем-то, не являлась музыкой в собственном смысле слова — именно поэтому ее не воспринимают классические музыковеды: с технической и логической стороны там ничего оригинального. Мой учитель в арт-школе, когда я собирался заняться музыкой, сказал мне: «Там нет ничего, что уже не было бы сделано к 1830 году». А я ответил: что, если музыка — это просто контейнер, в котором содержится что-то еще?

— Самое страшное во всей этой истории с медиа — то, что они делают с детьми. Для них это единственная подлинная реальность. Это мир, который состоит из футбола и «Фабрики звезд».

— Мои дочки не смотрят телевизор с утра до ночи. Но если уж смотрят — то поверьте, выбирают самое глупое, что только можно найти. Самые дешевые американские мыльные оперы — про мальчиков, про любовь и дружбу. И я думаю: может быть, они таким образом получают знания о том, что им важно? Если ребенок смотрит футбол — он смотрит не саму игру, он получает знания о мужественности, о взаимопомощи, о боли, обо всем, из чего игра состоит. Нужно признать, что их интересы заслуживают уважения.

— Но со взрослыми та же проблема. Тебе кажется, что когда ты смотришь новости, ты уже как-то участвуешь в жизни страны.

— То же самое можно сказать и о комедии. Людям кажется, что если они посмотрели комедийное шоу, где критикуется правительство, — они уже сделали что-то важное. Правительство в восторге от этих юмористических программ — они выкачивают всю энергию из оппозиции. По этой же причине все правительства так поддерживают спорт. Спорт аккумулирует мужскую энергию, которая могла бы быть направлена на изменение строя: вся эта сила расходуется на удар по мячу. Им нужны большие истории — как эта чертова свадьба Камиллы и Чарльза. Я уверен, что в правительстве есть люди, которые следят, чтоб такие истории регулярно возникали — все эти дети Бекхэма, которые рождаются один за другим, вот еще у Стеллы Маккартни завелся ребенок.

— А у Путина обанкротился негосударственный канал — и эту частоту отдали под круглосуточное спортивное вещание.

— Вот видите! Я уверен, что это не случайно. А расскажите-ка мне про Путина.

Прошедшее совершенное длящееся

Ему всегда было интересно про Россию: он продюсировал альбом «Звуков Му», записывался в московских студиях — а в 97-м и вовсе снял квартиру в Петербурге и прожил здесь полгода со всей семьей. В туалете у него, кстати, лежит толстенный том под названием «Russian War» — про Великую Отечественную. Когда я заканчиваю рассказ про Путина, Ино предлагает сбегать на угол: время уже обеденное.

— Жалко, что жена моя, Антея, вас не слышала, — замечает Ино. — Она поклонница Путина. Когда я начинаю его критиковать, она велит мне заткнуться.

По дороге мы разговариваем про Липницкого: недавно в московском Музее Андрея Рублева была большая выставка икон из его коллекции. Ино припоминает, что коллекция икон вроде была еще и у Гребенщикова. Разговор сам собою переходит на «Звуки Му»: их пластинка, которую Ино спродюсировал в конце 80-х для западного рынка, канула тогда в безвестность.

— Это была довольно сложная музыка, — вспоминает Ино. — Она, на первый взгляд, некрасива и дисгармонична, ее невозможно продвигать с помощью радио. Единственное, что могло бы изменить их судьбу на Западе, — это если бы группа активно гастролировала. Если бы люди видели их на сцене — они бы продали куда больше пластинок.

По дороге Ино показывает дом, где живет Дэймон Элбарн из Blur, и еще — магазин, в витрине которого выставлен огромный шкаф с абсолютно зеркальной поверхностью: давно, говорит, хочу такой купить. Мы заходим в кулинарию, и я заранее готовлюсь к тому, что этот человек, необычайно молодо выглядящий в свои 57, закажет каких-нибудь соевых ростков, — но Ино сначала пытается ухватить сэндвичей с беконом, а потом останавливается на довольно зловещего вида пицце.

Будущее длящееся

Ситуация, конечно, абсурдная: фаст-фуд на моих глазах поглощает основатель Long Now Foundation — Фонда Долгого Сейчас. В какой-то из своих статей Ино рассказывал, как однажды поехал в гости к приятельнице в какой-то совершенно жуткий, криминогенный лондонский район. «И как тебе здесь живется?» — спросил он приятельницу. «Здесь — вполне мило», — обвела она рукой квартиру. Тут его осенило: он понял, что человечество живет в условиях Маленького Здесь и Короткого Сейчас. Что люди мыслят масштабами собственной квартиры и сегодняшнего дня — и боятся более широкой перспективы. Так появился Фонд Долгого Сейчас, цель которого — приучить людей думать о своей судьбе в масштабах десятков тысяч лет. Фонд создает часы, которые тикают раз в год, их большая стрелка смещается на одно деление раз в сто лет, а большая — раз в тысячу. Фонд предлагает официально изменить порядок отсчета лет — нынешний год, к примеру, должен именоваться 02005-м. Фонд записывает на CD сто простейших слов — мама, вода, хлеб — на тысяче с лишним языков и отправляет диск в открытый космос.

— Через 18 лет, — рассказывает Ино, покончив с пиццей, — корабль должен будет встретиться с кометой, взять пробы вещества, из которого она состоит, а затем улетит во Вселенную, как Voyager. Только, надеюсь, в противоположном направлении. Было бы ужасно, если б они врезались друг в друга!

— А что это за список песен? — подбираюсь я к белой доске с названиями рок-хитов. — Собираетесь записать диск в подарок одноклассникам?

— Нет-нет. Мы с друзьями встречаемся раз в неделю и поем а капелла, для собственного удовольствия, на разные голоса. Сначала собирались вчетвером и так пели два года — теперь нас уже тринадцать.

— Поете как грузины за столом?

— Ну, не так хорошо, как грузины.

Я окончательно перестаю понимать, как все это умещается в одной голове. «Дом восходящего солнца» на тринадцать голосов, часы, которые тикают раз в год, Stand-up Comedy, зеркальные шкафы, толстые коты, арабские рокеры. Он же еще и собственную музыку успевает сочинять!

— А что у вас делают бумбоксы на стене?

— Я записываю на компьютере инструментальные партии, переписываю их на разные CD, вставляю по диску в каждый бумбокс — и включаю в произвольном порядке. И так возникает постоянно меняющаяся музыка, каждый раз новая. А вы что думали? Так музыка и делается.

СЛОВАРЬ ИНО

Эмбиент

Обволакивающая, текучая, в пределе — совсем незаметная музыка, цель которой — слиться с окружающей средой. В буклете к альбому «Музыка для аэропортов» Ино писал о намерении создать каталог музыки, пригодной для различных ситуаций, настроений и пространств; план этот, впрочем, до сих пор выполнен не вполне.

Фриппертроника

Результат экспериментов Ино с петлями магнитной ленты, система из подключенных друг к другу магнитофонов, позволяющая гитарным партиям наслаиваться друг на друга, медленно угасая. Еще до Ино использовалась в несколько упрощенном виде американскими минималистами Стивом Райхом и Терри Райли. Самим Ино применена — как следует из названия — для работы с гитаристом King Crimson Робертом Фриппом; впервые использована на их совместном альбоме «No Pussyfooting».

Генеративная музыка

Музыка, возникающая без участия человека, по заранее заданным алгоритмам. Некий звуковой аналог скринсейверов, создающих постоянно изменяющиеся блоки изображений. Для создания подобного рода музыки Ино разработал компьютерную программу Koan Pro.

Oblique strategies (обходные стратегии)

Разработанные Ино и художником Петером Шмидтом 128 карт таро с афоризмами. Предназначены для универсального решения творческих и прочих проблем: в случае любых затруднений нужно вытянуть наугад карту и поразмыслить над содержащимся там афоризмом. Таким способом, в частности, записан альбом «Oblique Sessions» — совместная работа Паскаля Комелада, Пьера Бастьена, Жака Беррокаля и Яки Либецайта. Последняя, пятая по счету версия карт поступила в продажу в октябре 2002-го.

Не-музыкант

Так Ино описывает свой род занятий. Термин впервые был применен в начале 70-х.