Мужчины: Краснов Борис

Шоу технологии - Персоналии

Борис Краснов, российский художник-сценограф, президент и художественный руководитель фирмы Krasnov design, член Cоюза театральных деятелей России, Международного союза деятелей эстрады. 48 лет

Если бы меня спросили, как должен выглядеть офис сценографа и постановщика Бориса Краснова, то я бы ответил, что он должен быть красного цвета. Так и оказалось. Офис Krasnov design в столичном Центральном Доме актера выполнен в лаконичном красном и серебряном. Но, глядя на хозяина этого офиса и на его сотрудников, понимаешь: чего-то не хватает. Спустя десять минут я понял, что мне не хватает музыкального сопровождения того поистине броуновского движения, которое происходит в студии. Сам Борис Краснов поминутно выбегал с совещания, его сотрудники что-то оживленно обсуждали, при этом часть из них собиралась улетать вместе с начальником ночью в Астану. Все это, на мой взгляд, должно было сопровождаться закольцованным исполнением арии Фигаро из оперы «Севильский цирюльник». Только такое музыкальное сопровождение подходит к случаю. Ведь Борис Краснов — вечный двигатель. Даже взять у него короткое интервью оказалось делом непростым.

Я хотел задать первый вопрос о вашей азартности. Но достаточно за вами понаблюдать, чтобы понять, что вы человек азартный. Поэтому спрошу иначе. Вы много работаете на одних и тех же площадках. Тяжело ли вам каждый раз возвращаться, скажем, в концертный зал «Россия» или на какую-то другую площадку с новой идеей? И есть ли в такой работе азарт?

Давай откровенно. Никаких трудностей нет. Все, конечно, зависит от возможностей площадки. Что касается решения задач в одном постоянном пространстве, то этим занимаются многочисленные художники. Главным образом, это, конечно, репертуарный театр. Театральный художник постоянно работает в одном конкретном театре. Шейнцис, царствие ему небесное, — в Ленкоме. Боровский — в «Театре на Таганке». Они постоянно осваивали одно и то же прост-ранство. Кто интереснее это делает, тот и более великий. Поэтому нет ничего нового в том, чтобы выходить на новую площадку. Конечно, есть удивительные возможности сцены в Кремле (Кремлевский дворец съездов — ред.), которая по сей день является одной из самых оснащенных и самых просторных сцен Европы. Ее можно как-то дефрагментировать, делать меньше или больше. Там колоссальные возможности. В концертном зале «Россия», ныне снесенном, вообще никаких возможностей не было. Это был так называемый киноконцертный зал, он подходил больше для кино, а не для концертов. И с этой проблемой мы сталкиваемся довольно часто. Вот сейчас мы делаем тур Пугачевой. Сделали декорацию на Кремль, а теперь декорация даже в обрезанном состоянии не может встать в зале «Октябрьский» в Питере. А в ГЦКЗ «Россия» она бы в жизни не встала. Та же проблема с залом имени Гейдара Алиева в Баку, в Минске, в других городах. Потому что все эти залы строились не в расчете на какое-то шоу, а так: хор помещается — и до свидания. Поэтому, конечно, каждый раз приходится что-то новое придумывать. И в этом нет ничего страшного, наоборот, это хорошо. Это решение задачи, каждый раз новое. Главное — абстрагироваться от того, что было. У меня в одном только зале «Россия» 200 — 300 постановок было. И каждый раз разные. Когда я был главным художником кремлевского дворца, я делал разные интересные постановки. Сейчас там тоже ставят, но не настолько большие задачи, какие ставил я.

Если говорить об идеальной площадке для вас. Где бы вы еще раз хотели поработать? Сделать что-то масштабное?

Да много таких есть. Понимаешь, есть площадки престижные, допустим, «Карнеги-холл», где вообще о шоу речи быть не может. Но престиж побеждает многое. Вот был один проект, который хотели сделать на втором этаже Совета Европы в Брюсселе, там ставится сцена пять на три метра, садится триста зрителей, то есть сделать в плане творчества практически ничего нереально, но по престижности там место высочайшее. Так что тут вопрос возможности и престижности. Какой-нибудь артист хотел бы в «Карнеги-холл» спеть, а мне там делать нечего абсолютно. Хотя вот есть в Нью-Йорке такая мекка шоу-бизнеса — Madison Square Garden — большая площадка. Я делал в малом зале шоу Киркорова, там шесть тысяч мест, но зато сцена далека от больших возможностей. Вот если бы в большом зале сделать — это, конечно, да. Но ближе к теме «Радио-сити» в Нью-Йорке. Это очень серьезная площадка. Потом есть такие вещи как зал «Олимпия» в Париже, зал Пьера Кардена — там тоже очень ограниченные возможности сценические. А престижа хоть отбавляй.

Когда вы впервые приходите на новую площадку, что для вас важнее всего? Геометрия зала, что-то другое? Или вы, попадая в пространство зала, сразу понимаете, что здесь можно сделать?

Конечно, поэтому я всегда сам езжу смотреть любую площадку, не важно, театральный ли это зал или что-то другое. Не важно, есть ли чертежи и фотографии. Мне нужно самому ощутить соотношение зала с пространством. Поэтому вот сейчас в связи с туром Пугачевой, я вроде видел все площадки, на которых он пройдет, вроде все их знаю, но нет, должен еще раз посмотреть на них в соответствии с новой концепцией. Поэтому сейчас мы едем в Киев, Донецк, Одессу, Минск и так далее. В Баку я знаю площадку, сейчас там построен сумасшедший новый зал. Я рад, что принимал участие в этом проекте. Баку может похвастаться залом нового поколения, но этим не может похвастаться Питер, в котором мы, при всей любви к залу «Октябрьский», будем делать концерт в Ледовом дворце. «Октябрьский» из-за отсутствия технических возможностей не может обеспечить это дело. Но даже когда я делаю что-то в «Октябрьском» — вот была постановка в связи с годовщиной Блокады — несмотря на то, что я знаю этот зал, все равно еду, чтобы еще раз посмотреть уже через новую концепцию. Вот сейчас что происходит? Алла сказала, что хочет концерт в Кремле. А значит, мне это пространство нужно освоить. Хотя я понимаю, что декорация поедет в тур.

Я же не могу сделать что-то маленькое и не соответствующее пропорциям кремлевского зала, а в программке написать: «Товарищи, извините, я не освоил пространство правильно, потому что это поедет в тур в меньшие помещения». Значит надо выдумывать такую ситуацию, которая это все «помирит». А все остальное уже неважно, потому что, попадая в зал, уже начинаешь мыслить его пропорциями. Есть данность. Когда-то великий Левенталь, в моем понимании великий художник, сказал великому Андрею Александровичу Гончарову, режиссеру театра Маяковского, который ставил пьесу Боровика (Левенталь делал макеты к спектаклю, а Гончаров заставлял его переделывать): «Андрей Александрович, а если бы вам надо было ставить на берегу моря у скал, вы что море бы отодвигали, скалы перекрашивали?» То есть, понимаешь, есть некая данность, и в нее надо вжиться. Я не понимаю постановки вопроса: телевизионное не телевизионное. Когда телевизионщики говорят: это можно снять, а это нельзя. Я этого не понимаю, потому что снять можно все. Скрытой камерой снимают, как люди сексом занимаются, или как мыши размножаются. Снимают вон Эрмитаж, его же не строили для того, чтобы снимать на телевидении. Это неправильная логика. Просто для этого нужно приложить силы, талант и все остальное. Так же, как мы, работая с каждой новой площадкой, ставим по-новому свет, звук и т. д. Даем новые задачи, поэтому все постановки Krasnov design выглядят такими серьезными. Все заключается в задаче, которую перед собой ставишь.

Чем вам больше нравится заниматься сейчас? Понятно, что это тоже вопрос престижа, и, наверное, зарабатывания денег. Но вам больше нравятся постановки шоу под конкретную звезду или какое-то мероприятие, или вы хотели бы вернуться в театр, где есть еще пьеса, автор. Что интереснее?

Деньги тут ни при чем. В театре есть свой плюс. У меня вот в театре Вахтангова с 1994 года уже 15 лет идет в моей сценографии сказка «Али-Баба и сорок разбойников». За этот спектакль я получил премию Москвы. Так вот этот спектакль 15 лет идет и кормит театр. А история такая: там довольно сложная декорация, дорогая, и на совете все стали сетовать, что у театра нет денег. А Михаил Александрович Ульянов встал и говорит: «Я найду деньги. Я считаю, что этот спектакль будет кормить театр». Вот Ульянов уже умер, а спектакль идет и кормит театр Вахтангова. Поэтому в театральных постановках, в отличие от шоу, есть свой колоссальный плюс именно вот в этом, там постановка может жить очень долго. А шоу что? Порой уникальные вещи делаешь, как, например, на 450-летие Астрахани, такая была постановка шикарная, такая декорация — и что? Два дня она просуществовала и все: разобрали и теперь где-то гниет. А в театре она живет долго, и твою работу видят на протяжении многих лет.

Для вас это важно, чтобы декорация жила? Может быть, как произведение искусства?

Как произведение искусства меня меньше волнует. Я философски к этому отношусь, потому что все разрушается, но вопрос относительно того, что это может быть твоей визитной карточкой, — это факт. Вот допустим, скончался тот же Шейнцис, а почти 30 лет «Юнона и Авось» была его визитной карточкой. Это великое дело. Или вот до сих пор существуют декорации Боровского в театре. А мои многие творения остались на видео, на фотографиях.

Вы много ездите. Когда вы работаете? Вы работаете в дороге?

Конечно, я везде работаю. В дороге, в машине, в пробках. Я работаю всегда, когда это получается.

Тяжело жить, когда голова все время наполнена новыми идеями? Или удается отключаться и каким образом?

Не знаю… Как отключаться? Выпить люблю водки немножко. Но сейчас взял тайм-аут.

Нет, я имею в виду отключаться — в смысле переключаться, скажем, спорт, дети?

Да и спорт, и дети. Это тот случай, почему я никогда никого не пускаю в свою квартиру. Она не является образцом дизайнерской мысли. Нет, она очень удобная и уютная, но я дома абсолютно декреативен. Знаешь, кто-то дома выпиливает лобзиком, а я настолько «навыпиливаюсь» на работе, что дома не до креатива. Домом занимается жена. А я там отдыхаю. Я могу расписать себе какие-то дела на завтра и максимально отключаюсь. Стараюсь посмотреть фильм, футбол. Я умею отключаться, иначе я бы просто с ума сошел. Вот сейчас в новую квартиру должны переезжать, я там был несколько раз. Всем занимается жена. Я какие-то основные вещи посмотрел и все. Я не хочу, даже если мне что-то не очень нравится, влезать, потому что, если уж влез, нужно брать на себя ответственность. Поэтому я абстрагируюсь.

Я посмотрел фильм про Rolling Stones «Да будет свет» Мартина Скорсезе, и там есть старое интервью Мика Джаггера, где его спрашивают, сможет ли он также прыгать по сцене через 30 лет? В тот момент роллингам по 30. И дальше показывают современные съемки, где Джаггер также скачет. Вы как думаете, сможете ли вы также работать, я имею в виду и плотный график, через 20 лет? И надо ли вам это?

Надо не надо, откуда ты можешь знать? Вот вроде бы ты работаешь, в стране все хорошо, в мире все неплохо. Ты думаешь, что можешь работать меньше и больше получать. И вдруг, смотри, что творится. Причем этот кризис касается всего мира. И ты вынужден крутиться, сохранять фирму, сохранять бизнес. И все с утроенной энергией забегали. Как можно сейчас загадывать, что мы будем отдыхать? Тут ничего не понятно, весь мир «клоцнуло». Кто выживет, тот выживет – и надо опять бежать. А Джаггеру надо это дело, поэтому он прыгает. Будет надо — тоже будем прыгать, а что остается? Сейчас вот Роднина носится, хочет дворец спорта построить. Надо крутиться. Тут стоит только остановиться — все, ты выпал из обоймы — придется на Арбат идти рисовать.

Говоря о Джаггере, есть звезды первой величины, с которыми вы хотели бы поработать?

Да много-много людей есть. Я жалею, что в свое время с  Джексоном не поработал, хотя был ему очень нужен в то время. Объективно говоря, его шоу с этим цветочком в танке было настолько примитивно, потому что он вообще лишен какого-то творческого общения. Он настолько был изолирован от реальности, что ему нужны были какие-то свежие мозги, наши, я не говорю лично про себя. У него все шоу были на уровне такого детского лепета. Великий артист, который был во всем этом очень слаб.

Если говорить о театре, то у каждого актера есть роль, которую хочется сыграть. У вас есть спектакли или пьесы, которые хочется сделать?

Не могу сейчас сказать. Есть огромное количество материала драматургического, тот же Шекспир. Но надо быть востребованным и понимать, а нужно ли это? И нужен ли я? Я в свое время уже в театре поработал. Идут мои спектакли. А с другой стороны, туда нужно идти с умом, ведь там своя обойма. И у них своя ревность: они хотят, чтобы их «вишневый садик» не порубали. Я такая же одиозная фигура в своем деле, как Волочкова для балета или как Басков для оперы. Мы живем своей жизнью, а туда лучше не лезть. Позовут — я пойду, а лезть, как Волочкова, чтобы тебя выпихивали из театра, или как Басков, чтобы тебе не давали петь только потому, что ты лезешь в их дела. Это не значит, что ты будешь лучше или хуже, но у тебя же своя жизнь, зачем ты мешаешь им жить их жизнью? Это очень интересное наблюдение. Ушел в другое плавание — не лезь.